Конармия [Часть первая] - Александр Листовский

— Стреляй! — закричал казак, поднимаясь и раздирая на груди гимнастерку. — Продали!.. Пропили нас генералы… Обманули, а сами убежали! — кричал казак. Он упал и забился. Пена выступила у него на губах.

— Оставь его! Видишь, припадочный, — сказал Леонов. — Ну его к черту!..

Назаров выругался, трясущимися руками стал свертывать папироску.

— Что это с ним? — спросил Леонов, показывая на пожилого казака, который, сидя под кустиком, беспрерывно крутил кулаком около уха.

— Контуженный он, — пояснил носатый урядник. В глубине дороги послышались, все приближаясь, крики «ура». Показались две автомашины, сопровождаемые броневиками. В передней машине сидел рядом с шофером плечистый человек. Сдвинутая на затылок папаха открывала его мягкого овала красивое лицо с большим лбом. Во второй машине ехали Ворошилов и Буденный.

— Ура-а-а!.. — кричали бойцы размахивая руками, бросая вверх шапки.

— Кто это в передней машине проехал? — спросил подслеповатый Кузьмич.

— Командующий фронтом. Товарищ Фрунзе, — отвечал Климов, глядя вслед броневикам, которые скрывались за поворотом дороги…

Спустя часа два Фрунзе, Ворошилов и Будённый вышли из автомобилей у памятника адмиралу Нахимову. Все вокруг было забито военным имуществом, снарядами, — тюками и ящиками. В стороне стояли два подорванных танка. Тут же лежал самовар с продавленным боком. Понуро ходили сотни подседланных лошадей. Около пристани стояли и сидели какие-то люди в военной форме без погон.

На горизонте чернели дымки пароходов.

— Жаль, что у нас нет флота, — глядя вдаль, сказал Фрунзе. — Мы бы их отсюда не выпустили.

Поднимая мелкую зыбь, тихо плескалось море. Ничто не говорило о том, что всего несколько часов тому назад люди лезли по трапам на пароходы, крича, сшибая и хватая один другого за горло…

Полковник и войсковой старшина, не успевшие эвакуироваться, сидели рядышком на чайном ящике и, опустив головы, покорно ждали развязки. Оба заранее сорвали погоны и надеялись, что теперь, может быть, смогут сойти за военных чиновников.

— Григорий Назарыч, ты посмотри, видно, начальство приехало, кто это с усами стоит? Буденный или сам Фрунзе?

— А! — полковник с досадой махнул рукой. — Хрен не слаще редьки! Не все ли равно, кто меня расстреляет?.. Эх, канальство! И как это у меня рука не поднялась застрелиться?.. Вот Злынский — это решительный человек. Когда тебя еще не было, он сам всех расстреливал.

— За что? — покачнувшись, изумился войсковой старшина.

— Да не «за что», а тех, кто не попал на пароход и не пожелал сдаться большевикам. Они выстраивались шеренгами по семи человек, а он стрелял им в лоб из нагана. Потом сам застрелился… Эх, а все-таки жаль умирать!.. Помрешь ни за что ни про что! А там, в Константинополе, мои молодчики проволокой-то попользуются. Они такой куш не упустят! — вздохнув, вспомнил полковник.

— Ты, Григорий Назарыч, не предавайся отчаянию, — ободрил войсковой старшина. — Может быть, нас и помилуют. Прямого участия в войне мы не принимали. Люди мы порядочные. Во всяком случае, сможем им пригодиться, хотя бы по хозяйственной части. Как думаешь? А?

— Встать! — сказал позади них чей-то голос. — Кто такие?

— Военные чиновники. Добровольно остались, — ответил полковник, глядя на грозное лицо красноармейца.

— Оружие есть?

— Никак нет.

— Поднять руки! Так. — Боец быстро обшарил карманы задержанных. — Ну, пошли на сборный пункт. Там разберутся, какие вы добровольцы.

Солнце начинало садиться. Подул свежий ветер.

Фрунзе стоял на старом месте и беседовал с товарищами.

— Вопрос о крымских курортах, в частности о Ялте, — говорил он, — по-моему, надо поставить в общегосударственном масштабе. Тут имеется громадное количество дворцов, особняков, дач, имений, которые можно приспособить под санатории и детские колонии.

— Мы как раз вчера говорили об этом с Семеном Михайловичем, — заметил Ворошилов. — Необходимо в самое ближайшее время использовать все эти помещения под отдых трудящихся.

— Первым делом восстановим в Крыму полный порядок, наладим нормальную жизнь и возьмемся за это, — сказал Буденный. — Я слышал, жители жаловались, что белые хищнически истребляли леса, и теперь из-за отсутствия влаги засуха грозит виноградникам.

— Не только засуха, — подхватил Фрунзе. — Крыму грозит голод. Врангель вывез весь хлеб за границу. Надо принимать экстренные меры по снабжению населения. — В его блестящих мягких глазах появилось настороженное выражение. Он оглянулся.

Издали доносились звуки духового оркестра.

— Наши подходят, — сказал Ворошилов. С охватившим его душевным волнением он взглянул на Буденного.

Глаза их встретились, и они оба почувствовали значительность и неповторимость этой минуты…

61-й полк, двигавшийся в голове дивизионной колонны, первым подходил к Севастополю. За поворотом раскрылась обширная котловина с нагроможденными тут и там кучами дикого камня. Среди каменоломен бродили тысячи брошенных лошадей. Одни пощипывали сухую траву, другие, подняв головы, смотрели на колонну.

— Гляди, Иван Ильич, — сказал Ильвачев. — Это все, что осталось от грозной конницы Врангеля.

В эту минуту впереди, где двигался штаб дивизии, трубач заиграл сбор. Лошади щипали траву, потом, сбиваясь табуном, галопом поскакали к колонне.

— Ишь, умные твари, — заметил Ладыгин, — знают сигнал…

Казаки из штабного эскадрона с присущей им ловкой сноровкой разбивали табун, выделяя лучших строевых лошадей.

От головы колонны показался скачущий всадник. Присмотревшись, Иван Ильич узнал в нем Харламова.

— Ну и трофеев взяли, товарищ командир эскадрона! — весело сказал он, равняясь с Ладыгиным.

— Много?

— Полные склады. Врангель хотел запалить, да солдаты не дали.

— Солдаты? Какие солдаты? — спросил Ильвачев.

— Да которые мобилизованные. Стало быть, врангелевцы. Они там солдатский комитет сорганизовали и охрану несут, — говорил Харламов, поглядывая лихими глазами то на Ладыгина, то на Вихрова.

Впереди, совсем рядом, показался Севастополь со своими садами, куполами и торчавшей на холме белой башней панорамы.

Вскоре голова колонны втянулась в главную улицу. Передние остановились. Иван Ильич привстал на стременах посмотреть, чем вызвана остановка. Огромная толпа народа запрудила улицу.

— Смотри, Петя! — сказал он Ильвачеву с радостными нотками в голосе, увидев, как покрасневший Коробков, который заступил на должность командира дивизии, принимал хлеб-соль от румяной девушки, повязанной алым платочком.

Колонна тронулась.

«Ах, как хорошо, как славно!» — думал Ладыгин, видя вокруг улыбающиеся, приветливые и смеющиеся лица незнакомых и вместе с тем таких близких людей, которые, размахивая руками, что-то кричали. Музыка, веселые крики, дождь сыпавшихся с балконов цветов, летящие вверх шапки, букеты, платки придавали всей этой залитой ярким солнцем картине ликующий вид. Незнакомые взволнованные люди выбегали из толпы и крепко жали руки бойцам.

Испытывая поднявшееся в нем чувство радостного волнения, Вихров пожимал протянутые ему руки, оглядывался на засыпанных цветами лошадей, что-то отвечал на приветствия, не замечая, как смуглая девушка, по виду гречанка, совала ему шоколад, и очнулся тогда, когда перед ним раскрылся тихий простор синего моря.

Неизвестно, подал ли кто команду к построению фронта, но весь берег постепенно покрылся сплошной стеной всадников. Все молча смотрели туда, где, сливаясь на горизонте с голубым куполом неба, казалось, мерно дышало спокойное море.

Свежий ветер трепетал в распущенных значках и знаменах. Волны почти неслышно катились на берег и, оставляя белую пену, шурша, словно о чем-то рассказывая, сбегали по гальке…

6

В середине ноября Конная армия двинулась из Крыма на Украину. Гражданская война закончилась, но переход армии на мирное положение задерживался боевыми действиями против Махно. Коварный атаман вновь изменил. Теперь было решено покончить с ним раз и навсегда. В конце ноября. Конная армия сосредоточилась в районе Екатеринослава. Тут хорошо помнили Махно. Два года тому назад он с боем взял беззащитный город, выпустив по нему более двух тысяч артиллерийских снарядов, и предал его полному разграблению.

Для боевых действий против Махно из состава Конной армии была выделена сильная группа — 11-я и 14-я дивизии под общей командой Пархоменко.

Неотступно преследуя Махно сначала по Киевской, а пятом по Полтавской и Харьковской губерниям, Пархоменко наносил ему удар за ударом. На пути махновцы саранчой набрасывались на села и отбирали у крестьян лошадей. Это давало им возможность ускользать, от разгрома. В декабре Махно перекочевал на Подолшо, В этих местах он еще не бывал.